Книга Время в долг - Владимир Казаков

Романовский вытащил из тумбочки полбуханки черного хлеба и пакетик с драже-колой. Сержант нагнулся к своему чемодану, покопался в нем и поставил на стол банку рыбных консервов. Кроткий одним движением коротенькой финки вырезал металлическую крышку, попробовал тускло-серебристую рыбку с кончика ножа.

– Пряный посол…

Перекусив, Кроткий сказал: «А теперь, сержант, погуляй часок, нам нужно остаться вдвоем с лейтенантом. По душам поговорить надо, понял?»

Когда сержант вышел, Кроткий прилег на койку и задымил папиросой. Курил неторопливо, глубоко затягиваясь. Оконце пропускало багряный цвет заката, золотило свежую поросль на щеках и тяжелом подбородке. Кроткий выпускал дым через почему-то всегда лупившийся нос, не вынимая папиросы изо рта, и горячий пепел падал за расстегнутый ворот гимнастерки. Докурив, так что запахло паленой бумагой, он выплюнул папироску к потолку и некоторое время продолжал лежать не двигаясь. Потом повернул голову к Романовскому, молча сидевшему за столом, заговорил глухо, с частыми остановками:

– Катя приезжала ко мне четыре раза… И все время была другой… по отношению ко мне. Мне говорили, что в первый раз она прорвалась в палату с таким грохотом, что старшая сестра упала в обморок. Я был без сознания, и она… целовала меня. Ты слухаешь? Она целовала меня… А в последнее посещение я хотел сказать все. Понимаешь, о чем? Хотел поставить точки. А она, поняв это, не дала мне раскрыть рта… Почему так, Боря? Ты не знаешь, почему так, а?

Романовский молчал.

– Не отвечаешь. Значит, правду мне гутарили… Ты учил ее летать и попутно выучил чему-то другому… Не ожидал я от тебя такой прыти. С бабами ты всегда был робким щенком, с товарищами – человеком, верным парнем. А што ж получается? Командиру и другу, который чуть не отработал свой ресурс, ты подставил ножку… Скажи «нет», Боря, и я опять обниму тебя по-братски… Не можешь? Я знаю, ты не соврешь… получается, ты бил лежачего!.. Я помню наш первый разговор о ней. Да, я был хамло. Но это тогда…

– А сейчас ты ее любишь?

Кроткий смолк. Пошарил по карманам, достал вторую папироску. Землянка осветилась крохотным пламенем спички.

– Да! – выдохнул вместе с дымом Кроткий.

– Расскажи мне, робкому щенку, что это такое – любовь?

– Ха! Трудно, да ты ведь и краснеть будешь. Я их перелюбил немало – сами лезут, как мухи на мед…

– Один вопрос: если бы ее сбили и она бы не смогла выпрыгнуть с парашютом, ты бы на исправном самолете влез бы вместе с нею в землю?

– Ты что, дурак, Борька! Это уже слюни, а не любовь!

– Тогда слушай… Помнишь, когда с планеров мы переучились на истребители, приехали в часть, как ты выбирал самолет? Подошел к лучшему и сказал: «Этот мой!» Когда тебе предлагали стать командиром звена, ты сказал: «А больше и некому!» Когда впервые увидел Катю, сразу решил: «Я женюсь!» У тебя и мысли не возникло, что она откажется. Разве можно противиться сильному, преуспевающему Кроткому? Ты всю жизнь пытаешься опровергнуть свою фамилию. Бред! И вдруг от тебя уходит то, о чем ты сказал «мое!». И в тебе заныла гордыня. С самого начала знакомства ты считал меня подпаском Володи Донскова, а когда судьба развела нас и волей случая мы остались с тобой, ты решил сделать из меня своего мальчика. Только ошибся ты, Миша! С Владимиром у нас была настоящая большая дружба. Он никогда бы не послал меня за бутылкой или за спичками, хотя я бы это сделал для него беспрекословно. Он не заставлял меня уступать в чем-то мелком. А ты?.. Я уступал тебе во всем, если это шло не во вред делу, прощал ячество, пока это не коснулось судьбы человека. А теперь – уволь! Катя умеет решать сама.

– Значит, все, что говорили о вас, правда? Где же ты выкопал волшебный манок?

– К базарным разговорам не прислушиваюсь. Со стороны иногда видней, но она, по-моему, и не подозревает о моей любви. И, чтобы сразу внести ясность, я буду за нее бороться.

– Как?

– Постараюсь быть лучше тебя.

– Г-мм!.. И в бою?

– А ты не считаешь меня мужчиной?

– Хорошо! – Кроткий сел на кровати. – Лады! Я принимаю вызов! Парубком я дрался за дивчат на кулаках, а сейчас самая трудная борьба. В моральном смысле, как сказал бы наш комиссар. И приз неплохой.

– Еще такое слово, и я ударю тебя, – угрюмо сказал Романовский.

– Ляпнул что-то не так?

– Тебя к финишу манит золотой кубок. Начинаю думать, что к нему ты можешь скакать и на человеке.

– Вот это уже запрещенный удар!

– Прекратим болтовню, Михаил!

– Здравствуйте! – раздался голос Кати от двери.

В землянке было уже темно, и никто не заметил, как вошла девушка. Она подошла к столу, попросила у Кроткого спички и зажгла лампу. Внимательно посмотрела на мужчин, стоявших почти навытяжку: в глазах Романовского сквозила растерянность, Кроткий широко и радостно улыбался.

– Привет, кохана моя! – протянул он обе руки.

– Здравствуйте, Миша, очень рада вас видеть здоровым и бодрым. Вас приглашает в штаб командир полка.

– Так пойдем же! – воскликнул Кроткий и рванул с гвоздя шинель.

– Дорогу, надеюсь, не забыли? Я остаюсь здесь. – И Катя начала расстегивать пуговицы меховой куртки.

– Ты слышала все? – тихо спросил Кроткий

Катя не ответила. Он помялся у порога и вышел.

– Зря ты так, – сказал Романовский, отводя взгляд от широко раскрытых влажных глаз девушки.

* * *

– Тот разговор ни при чем! – резко сказал Кроткий. – Быльем поросло! Или ты считаешь, что стал лучше меня, а я так и остался ослом?

– Если хочешь разбить Туманова и Свету – остался! Будешь рычать – она просто уйдет от тебя. Твой характерец! Только она счастливее – удостоилась настоящей любви.

– Ты разговаривал с ним?

– Нет, с ней… Она любит… Садись, Миша, давай чай пить.

– Сейчас твой чай не полезет в глотку. Свел разговор на дочь – бог с ней, как знает! – а я не могу переварить брошенные мне упреки по службе. Пусть я еду на авралах, жму на людей, которых изматывает неорганизованность. Но кто-нибудь пищит из них, кроме Пробкина? Ведь понимают, не для себя стараюсь!

– Как кто пискнет, ты их по карману. А у твоих ребят он не из крепких.

– Согласен! Летные качества санитарных самолетов оставляют желать лучшего. Согласен, что, проболтавшись восемь часов в воздухе, мой пилот прилетает как выжатый лимон. А зарабатывает вдвое меньше второго пилота большого самолета. Но при чем тут я? Сходи на завод, побывай в колхозе, загляни туда, где делают соски или книги, – везде найдешь подобное! Да и ошибка ли это? За эксплуатацию сложной техники всегда платили больше. Да и в деньгах ли счастье?

– Эту сложную технику в воздухе обслуживают от трех до семи человек, не считая автопилота, автоштурмана. Она не садится на корявые площадки, а шпарит по извечным, хорошо радиофицированным трассам, и затраченный труд каждого члена экипажа в отдельности намного меньше труда пилота-санитарника. А закон один – оплата по труду.